— Нет, — ровно сказала Сэслик. — Я этого не признаю.

— Ладно, сэр Лоурен, — сказал Хэл. — Здесь ты в меньшинстве. Но что заставило тебя прекратить считать войну забавной?

— Проклятые интенданты и обозы с провиантом, — ответил сэр Лоурен.

Трое остальных недоуменно заморгали.

— И разумеется, у тебя есть объяснение, — сказал Фаррен.

— Раньше было как, — сказал сэр Лоурен. — Солдаты собирались по слову короля или какого-нибудь другого вельможи, которому присягнули на верность или который мог предложить им золото или добычу. Обычно это происходило весной или осенью, после того как урожай собран и подсохли дороги. В основном осенью, после сбора урожая. Поход длился три месяца, потом не оставалось ни одного крестьянского хозяйства, которое можно было ограбить, и, если не случалось какой-нибудь великой битвы, которая улаживала вопрос, все мирно расходились по домам.

— Все, кроме бедных ограбленных крестьян, у которых больше не было домов, — уточнила Сэслик.

— Такие могли завербоваться в следующий поход, надеясь на добычу, которая возместила бы им потери, — не смутился сэр Лоурен. — Но теперь мы поумнели. Продовольственные отряды добираются до всех мест, заключая сделки с торговцами на столько-то и столько-то бочонков свиных голов, зерна или чего там еще, и все это идет на склады, а потом выдается армии. Поэтому мы можем торчать на войне до скончания века, в отличие от моего отца и отца моего отца, которые могли надеяться вернуться домой, подлечить свои раны и немного отдохнуть.

— И заделать еще убийц, чтобы будущему королю было кого призывать, — сказала Сэслик.

— Ну... — сэр Лоурен развел руками.

— Прости, сэр Лоурен, — сказал Хэл. — Ничем не могу тебе помочь. Хотя я уверен, что сэр Бэб согласился бы с тобой.

— Только не он, — покачал головой сэр Лоурен. — Сэр Бэб — представитель новой военной школы. Сражайся, пока не загонишь врага в его же траншею, а потом несколько раз ткни штыком — чтобы наверняка, не обращая внимания на мелочи вроде белого флага.

— Вот чудовище, — комически ужаснулся Фаррен. — Но он ведь не опускается до того, чтобы брать в плен бравых рыцарей, не так ли? Ткни их шпагой под мышку, где не прикрыто латами, и иди себе дальше, уверенный, что они больше ничем тебе не грозят. Верно?

— Увы, — развел руками сэр Лоурен. — В большинстве из вас нет ни капли рыцарства.

— И слава богам, — ответила Сэслик.

Становилось все холоднее, и один из всадников доложил, что различил северную оконечность Дирейна, теряющуюся в океане. Волны стали выше, несясь по бескрайнему океанскому простору, и Сэслик снова страдала от морской болезни. Она стонала и ныла, что кто-то, мол, утверждал, будто к качке можно привыкнуть, и грозила этого кого-то убить или хотя бы выплеснуть на него содержимое своего желудка, если увидит когда-нибудь этого остряка снова.

Но, даже шатаясь, она все равно шла к своему Нанту и поднималась в воздух вместе со всеми. Глядя на ее напряженное, осунувшееся лицо, на то, как она, гася тошноту, раз за разом упорно взлетает ввысь, Хэл думал, что вот это и есть воплощенное мужество.

Однажды все всадники были в воздухе, когда с севера внезапно налетел шторм, принеся с собой дождь и туман и взволновав море.

Воспользовавшись своими амулетами, всадники во весь опор помчались обратно к «Авантюристу», и обслуга принялась поспешно переправлять одного дракона за другим с посадочной баржи на корабль, в то время как новый зверь уже заходил на посадку, обдаваемый бешеными солеными брызгами.

В тот день вылетели восемь всадников.

Вернулись — семь.

Не вернулась Сэслик Дайнапур.

Хэл попытался вылететь снова и поискать ее, но сэр Бэб категорически запретил.

Лиминго побоялся пользоваться магией в такой близости от Черного острова, опасаясь, что рочийские колдуны могут обнаружить его.

Кэйлису хотелось измордовать мага, но он взял себя в руки.

Всю нескончаемую ночь, пока бушевал шторм и корабли кренились, черпая бортами зеленую морскую воду, Хэл простоял на юте, чтобы не путаться под ногами у вахтенных и рулевых. Он не ощущал ни холода, ни ветра, ни промокшей насквозь одежды, до боли в глазах вглядываясь в непроницаемую тьму.

В его мозгу крутилась одна и та же мысль, неотступно возвращаясь снова и снова: я ни разу так и не сказал, что люблю ее, ни разу не назвал ее любимой.

На рассвете на палубе появился Кантабри, увидел Хэла и приказал ему отправляться поесть горячего супа и переодеться.

Кэйлис повиновался, совершенно потрясенный этой утратой.

Едва Хэл покинул палубу, как вахтенный доложил, что видит направляющегося к ним дракона.

Хэл выскочил на палубу, лихорадочно бормоча забытые с детства молитвы, хотя и догадывался, что все это бесполезно, а дракон всего лишь рочийский разведчик, заметивший отряд с воздуха.

Но это оказалось не так.

Это были Нант — и Сэслик Дайнапур, качающаяся в седле и едва не упавшая в тот миг, когда ее дракон коснулся досок палубы баржи. Волна чуть было не смыла зверя и всадника, но служители уже были на палубе, будто вовсе не замечали шторма. Они подвели под брюхо Нанта стропы и втащили его на корабль.

Сэслик попыталась на непослушных ногах взойти по сходням на «Авантюриста», но споткнулась и чуть было не свалилась за борт. Хэл подхватил ее на руки и отнес в каюту.

Она была совершенно ледяной, и тело почти ничего не чувствовало. Лиминго с корабельным врачом поспешили в ее каюту, быстро сняли с Сэслик одежду и опустили девушку в бочку с подогретой морской водой, которую постоянно меняли, чтобы та не остыла.

Сэслик слабо пошевелилась, она начала приходить в себя. При виде Хэла она чуть искривила губы в улыбке.

— Это, — еле слышно выговорила она, — была самая длинная ночь в моей жизни, чтоб ее.

И снова потеряла сознание. Лиминго захлопотал над ней с травяными растираниями, горячими примочками и питьем, потом Сэслик уложили в постель, укрыв грудой одеял, и она проспала весь день и всю ночь.

Проснулась она голоднее волка и тут же принялась поедать разнообразные лакомства, которые наготовили для нее корабельные коки.